Новая проблема в правоведении?

Тем не менее попытки совершить нечто подобное производятся. Среди последних “достижений” необходимо упомянуть борьбу с “нарушениями средствами массовой информации презумпции невиновности” со ссылкой или без ссылки на ст.49 Конституции РФ. Ареной этой борьбы первоначально стали суды, где истцы и потерпевшие нашли хороший повод лишний раз обвинить прессу в нарушении их реальных или мнимых прав и извлечь из этого определенную пользу. Этот аргумент прозвучав в нескольких теоретических работах, появился и в заявления политиков, должностных лиц, ставших мишенью для острых критических публикаций,. Постепенно обвинения в нарушении прессой презумпции невиновности становятся привычными. Апогеем этого “победоносного шествия” стал законопроект “О телевизионном и радиовещании”, которого несколько лет ждали тележурналисты и который принес им, среди прочих огрехов, статью 17 “Обязанности вещательных организаций”, в п.1 которой предусматривается обязанность вещательных организаций “не распространять информацию, нарушающую презумпцию невиновности…”. Сейчас законопроект принят Госдумой к рассмотрению и ожидает первого чтения.

Проникновение этой противоречащей здравому смыслу идеи в законопроект послужило сигналом тревоги и причиной написания данной работы. Необходимо отметить, что, судебное, доктринальное и особенно законодательное закрепление и признание того факта, что информация, публикации в СМИ могут нарушать презумпцию невиновности, является весьма опасным, поскольку оно дает возможность объявить почти любое обвинение со страниц прессы или с экрана телевизора противозаконным вне зависимости от его истинности и корректности. А СМИ, если это все же произойдет, должны будут ограничиваться нейтральными или хвалебными публикациями. Цель настоящей работы – доказать, что презумпция невиновности к публикуемым в СМИ материалам относится не может.

Словари формулируют презумпцию невиновности как “один из демократических правовых принципов судопроизводства… существенную гарантию законности при разрешении уголовных дел”. СМИ же в судопроизводстве не участвуют, и поэтому на них не распространяются принципы последнего. Применение в отношении публикации в СМИ принципа презумпции невиновности равносильно применению права журналиста снять свою подпись с публикации в отношении свидетеля в уголовном процессе.

К кому применима презумпция невиновности? 

В российском законодательстве нормы “презумпции невиновности” сформулированы в ст.49 Конституции РФ. Проанализируем ч.1 ст.49: “Каждый обвиняемый в совершении преступления считается невиновным, пока его виновность не будет доказана в предусмотренном федеральным законом порядке и установлена вступившим в законную силу приговором суда”.

Из приведенной цитаты видно, что ст.49 Конституции РФ четко определяет лиц, на которых распространяется ее действие. Термин “обвиняемый” раскрыт в ст.46 УПК РСФСР: “обвиняемым признается лицо, в отношение которого в установленном настоящим Кодексом порядке вынесено постановление о привлечении в качестве обвиняемого”. Формулировка УПК повторяется и в “Юридическом энциклопедическом словаре” с указанием на то, что обвиняемый, преданный суду именуется подсудимым, а если в отношении него вынесен обвинительный приговор, то осужденным.

Если следовать буквальному смыслу ст.49 КРФ, презумпция невиновности действует в отношении лица только с момента вынесения постановления о привлечении его в качестве обвиняемого и в течение судебного процесса, поскольку в случае вынесения обвинительного приговора выполняется условие для прекращения (опровержения) презумпции невиновности, предусмотренное п.1: “пока его виновность не будет доказана в предусмотренном федеральным законом порядке и установлена вступившим в законную силу приговором суда”.

Некоторыми правоведами предпринята попытка расширительного толкования термина “обвиняемый”. Они предлагают считать положения, установленные ст.49 КРФ, относящимися в равной мере и к подозреваемому – лицу, задержанному по подозрению в преступлении или до предъявления обвинения подвергнутому мере пресечения (ст.52 УПК).

Такое толкование, хотя оно и не подтверждается прямо текстом Конституции, может быть оправданным в целях гарантии прав лица, лишенного свободы. Но интерпретация юридического термина “обвиняемый”, распространяющая правила ст.49 КРФ, помимо обвиняемого и подозреваемого, “на всякое иное лицо, которому приписываетсясовершение преступления при отсутствии соответствующего вступившего в силу обвинительного приговора”, представляется неоправданно широкой. Такая попытка определить термин “обвиняемый” предпринята, в частности, в комментарии к Конституции РФ под редакцией Топорнина Б.Н., Батурина Ю.М., Орехова Р.Г.

Употребление авторами данного комментария неюридического термина “приписывается” указывает на то, что данное лицо не подвергается процессуальным действиям, направленным на установление его участия в преступлении, а является объектом обвинений в бытовом смысле этого слова,- например, в печати.

В п.3 ст.130 УК РФ говорится о клевете, соединенной с обвинением лица в совершении преступления, что является подтверждением того, что термин “обвинение” может толковаться не только как предъявление в соответствии со ст.148 УПК (“Предъявление обвинения”) официального документа, содержащего суть выдвинутых против обвиняемого обвинений, но и простое высказывание любого лица о якобы известной ему причастности кого-либо к совершению преступления. Такое высказывание, если оно не подтвердится, может, при определенных условиях, квалифицироваться согласно п.2 ст.129 как клевета, содержащаяся в публичном выступлении, публично демонстрирующемся произведении или средствах массовой информации, или, согласно п.3 той же статьи, как клевета, соединенная с обвинением лица в совершении тяжкого или особо тяжкого преступления. Но такие обвинения ни в коем случае не являются основанием возникновения для лица, которое обвиняют, статуса “обвиняемый”.

Конституция РФ является основным законом РФ, следовательно она должна быть составлена с безупречным соблюдением юридической техники. Поэтому очень сложно предположить, что использованное в ст.49 определение “обвиняемый”, имеющее в российском законодательстве единственное значение в смысле статей 46, 143, 144 УПК РСФСР, употребляется в Конституции в обиходном, общеупотребительном смысле, а не как юридический термин.

Следовательно, предложенное толкование термина “обвиняемый в совершении преступления”, приведенное в комментарии Конституции РФ под редакцией Топорнина Б.Н., Батурина Ю.М., Орехова Р.Г., нельзя признать приемлемым.

Таким образом, претендовать на соблюдение в отношение себя презумпции невиновности может далеко не каждое лицо, а лишь обвиняемый. Это первый момент, который хотелось бы отметить при анализе ст.49 КРФ. Практика же показывает, что лица, прибегающие к этому доводу, чаще всего обвиняемыми не являются (см. например дело “Грачев против Поэгли”).

Кто обязан соблюдать презумпцию невиновности?

В уголовном процессе предусмотрены значительные изъятия для его участников в отношении презумпции невиновности. Так, потерпевший, обратившийся в правоохранительные органы с заявлением о привлечении лица к уголовной ответственности, может до вынесения приговора исходить из предположения о виновности подсудимого, прямо указывая на него как на совершившего преступление. Прокурор также освобожден от обязанности считать подсудимого невиновным до вынесения и вступления в силу обвинительного приговора, в противном случае он не сможет требовать от суда привлечения подсудимого к уголовной ответственности и вся конструкция обвинения будет разрушена. Отсюда следует, что принцип презумпция невиновности нельзя возводить в абсолют.

Спорным, тем не менее, остается вопрос о том, кто из лиц, не участвующих в процессе, должен соблюдать презумпцию невиновности в отношении обвиняемого. Для того, чтобы проанализировать мировой опыт по этому вопросу, необходимо обратиться к трем международно-правовым актам. Это Всеобщая декларация прав человека, Международный пакт о гражданских и политических правах и Европейская конвенция о защите прав человека и основных свобод.

Как утверждают авторы одного из анализов института презумпции невиновности, “Вопрос о нарушении презумпции невиновности часто возникает в связи с освещением в средствах массовой информации фактов преступной деятельности или выступлений должностных лиц по этому поводу”.

Разумеется, этот вопрос, не мог остаться вне поля зрения Европейской комиссии по правам человека, которая выработала единые стандарты допустимости высказываний должностных лиц вне процесса по поводу виновности подсудимого.

Поскольку и п.1 ст.11 Всеобщей декларации прав человека, и п.2 ст.14 Международного пакта о гражданских и политических правах, и п.2 ст.6 Европейской конвенции о защите прав человека и основных свобод содержат похожие формулировки (незначительные расхождения даны в скобках), которые практически совпадают со ст.49 КРФ: “Каждый обвиняемый в уголовном преступлении (совершении уголовного преступления) считается (имеет право считаться) невиновным до тех пор (пока) его виновность не будет доказана (установлена) законным порядком (согласно закону)…”, – можно признать, что толкование принятое, в отношении этих актов, справедливо и в отношении ст.49 КРФ.

“Если виновность человека не доказана согласно закону, должностные лица государства должны по-прежнему придерживаться принципа презумпции невиновности. Из этого вытекает, что должностным лицам запрещено до суда заявлять о виновности подозреваемых. Комиссия (Европейская Комиссия по правам человека. – Ф.К.) разъяснила, что это положение распространяется и на государственных обвинителей.

Тем не менее, Комиссия считает, что должностные лица государства могут информировать общественность о ходе следствия по уголовным делам, заявлять, что тот или иной человек является подозреваемым, либо что тот или иной человек сознался в совершении преступления. Но если эти должностные лица при этом заявляют, что сначала это дело должно быть рассмотрено судом, то это не расценивается как нарушение п.2 ст.6 Конвенции (Европейской Конвенции о защите прав человека и основных свобод. – Ф.К.)”.

Как видно из приведенного анализа, Европейская Комиссия по правам человека, руководствуясь п.2 ст.6 Европейской конвенции о защите прав человека и основных свобод, надежно защищает обвиняемого в совершении уголовного преступления от предопределения его вины до суда должностными лицами государства. Этот запрет распространяется также на прокурора, который может публично обвинять подсудимого только во время судебного разбирательства, но не до его начала.

Тот факт, что эти обязанности оговорены только в отношении должностных лиц, позволяет говорить об их отсутствии для остальных лиц, не являющихся должностными. Логика в этом случае такова: все перечисленные международно-правовые акты, как и Конституция РФ содержат гарантии права человека на свободу мысли и слова. В частности, ст.29 КРФ говорит, что никто не может быть принужден к отказу от своих мнений и убеждений (п.3) и то, что каждый вправе свободно искать и распространять информацию (п.4). Обязать в смысле ст.49 КРФ какое-либо лицо или неограниченный круг лиц “считать” кого-либо невиновным означает вторгнуться в область свободы мысли, поскольку каждый вправе иметь свое мнение о виновности того или иного лица. Тем более, что “считать” в смысле “присваивать статус” может только государство. Частное лицо может лишь называть кого-либо преступником. Запретить высказывать свое мнение по этому поводу или привлечь человека к ответственности за высказывание этого мнения означает принуждение к отказу от своего мнения или нарушение права на свободу слова. Но все это относится к тем случаям, когда человек высказывает свое мнение.

Совершенно другой правовой режим в отношении распространяемой им информации действует в случае, если человек выступает как должностное лицо. Тогда он высказывает не столько свое мнение, сколько официальную позицию, в рамках полномочий, которыми он наделен государством. Другими словами, его позиция является позицией государства, то есть появляется ее правовая сторона и правовые последствия. Отсюда следует, что должностное лицо обязано исходить из предположения, что обвиняемый в совершении преступления является невиновным до тех пор, пока в отношении него не вынесен и не вступил в силу обвинительный приговор, т.е. оно обязано “считать” обвиняемого невиновным. Отсюда же следует, что в отношении других лиц такой обязанности не существует.

Тем не менее, некоторые специалисты в области теории права, такие как А.М. Магомедов, А.И. Сергеев, В.И. Швецов, применяют принцип презумпции невиновности при оценке информации, распространяемой через СМИ. В своей работе “Судоустройство в РФ” они утверждают: “..ничьи и никакие суждения и выводы о виновности лица до вступления обвинительного приговора в законную силу не имеют юридического значения; они недопустимы как с позиции права, так и нравственных начал. Имеются в виду устные и письменные заявления, интервью, публикации в СМИ. Они противоречат принципу презумпции невиновности, нарушают российские законы (например, закон “О средствах массовой информации”), ибо дезориентируют общественное мнение, преждевременно, а подчас незаслуженно, компрометируют обвиняемого, оказывают негативное влияние на судей”.

Приведенная точка зрения отличается от рассмотренной выше позиции Европейской комиссии по правам человека, утверждающей то же, но в отношении должностных лиц. При ее анализе, прежде всего, хотелось бы вывести довод о “нравственных началах” из предмета дискуссии, которую следует вести только с “позиции права”.

Нельзя не согласиться с утверждением указанных авторов о том, что до вступления в законную силу обвинительного приговора суда ничьи суждения и выводы о виновности того или иного лица не имеют юридического значения. Но именно этот факт не позволяет согласиться с неправомочностью, с их точки зрения, нарушения презумпции невиновности, поскольку ее нарушение как раз и состоит в наступлении каких либо правовых последствий признания лица виновным до того как его виновность будет доказана в установленном законом порядке.

Презумпция, т.е. исходное предположение о невиновности лица влечет невозможность привлечения его к какой либо ответственности, т.е. является своего рода иммунитетом против правовых последствий обвинений, но не иммунитетом против обвинений как таковых. Конституция прямо говорит: “…пока не будет доказано обратное”, т.е. подразумевается, что эта презумпция будетопровергаться путем доказывания вины данного лица. УПК прямо предусматривает обязанность органов дознания (ст.117), следователя и прокурора искать, фиксировать и собирать доказательства виновности обвиняемого.

Не является обоснованной и ссылка на законодательство, в частности, на закон “О средствах массовой информации”, поскольку в нем не содержится указаний на недопустимость свободного поиска информации о деятельности, в том числе неправомерной, другого лица на основании презумпции невиновности, кроме норм, защищающих неприкосновенность личной жизни, врачебную, коммерческую и другие виды тайны. Во всяком случае, ни одной ссылки на презумпцию невиновности в законе “О СМИ” не сделано.

Зачем обращаются к презумпции невиновности?

Эти меры безусловно оправданны и позволяют избежать безответственности средств массовой информации. Удивление вызывает тот факт, что зачастую объект обвинений выбирает совершенно другой способ защиты: ссылку в исковом заявлении или в суде на то, что в отношении него нарушена презумпция невиновности. Этот путь не слишком эффективен, чего не могут не понимать сами истцы, поскольку российское законодательства не содержит никаких санкций за данное “преступление”. Вместе с тем, он позволяет, оперируя только тем аргументом, что в отношении лица не вынесен или не вступил в силу обвинительный приговор по факту его воровства, мошенничества и т.п., защититься практически от любого обвинения, не трогая его сути. В этом состоит его преимущество по сравнению с обвинением в распространении сведений, не соответствующих действительности, где рассмотрение дела будет вестись именно по сути обвинений и в результате их истинность может быть доказана ответчиком. То же касается уголовного процесса, где потерпевший должен самостоятельно или в делах публичного обвинения с помощью прокурора доказать ложность распространенных сведений. Таким образом, обращение к доводу “нарушена презумпция невиновности” часто может служить показателем неготовности или нежелания объекта обвинений рассматривать эти обвинения по их содержанию, – для него удобнее сослаться на мнимое формальное нарушение.

В обоих делах, которые будут рассмотрены в рамках данной работы, рассмотрение обвинений по существу было бы для “пострадавших” тактически невыгодным.

Поскольку этот аргумент одинаково активно применялся и в гражданских, и в уголовных процессах, для иллюстрации судебной практики нами было отобрано два дела: первое дело представляет гражданскую категорию – это дело “С.П. Мавроди против “Известий””, второе – уголовную: “П.С. Грачев против В.Ю. Поэгли (“МК”)”.

Попутно следует отметить, что оба конфликта возникли в конце 1994 – начале 1995 гг., т.е. в тот момент, когда становление свободы массовой информации практически свершилось и пресса стала все с большим задором обличать сильных мира сего. Это привело к поиску и апробированию новых встречных аргументов, новых методов борьбы. Старые больше не удовлетворяли обвинителей прессы, поскольку не обеспечивали защиты от обоснованных обвинений. Расследовательская журналистика к этому времени уже представляла реальную угрозу, поэтому сам собой напрашивался выход: объявить любое публичное обвинение в казнокрадстве, воровстве, мошенничестве и прочих тяжких вне закона, поскольку оно дескать нарушает принцип “презумпции невиновности”, закрепленный в ст.49 Конституции РФ.

Судебная практика

В некоторых случаях Мавроди обращался в суд с исками к СМИ и авторам публикаций о защите чести, достоинства и деловой репутации и взыскании морального вреда. Одним из типовых споров явился иск против газеты “Известия” в связи с публикацией статей журналиста Юрия Феофанова “Где нет суда – будет самосуд” и депутата Госдумы Бориса Федорова “С жуликами надо бороться, а не конкурировать”. В своем исковом заявлении Мавроди требовал признать не соответствующими действительности утверждения авторов о том, что он является: аферистом (Ю.Феофанов), жуликом и мошенником (Б.Федоров).

Не случайным представляется тот факт, что С.П. Мавроди добровольно снял исковые требования в отношении статьи Ю.Феофанова. Связано это с тем, что Мавроди мотивировал их следующим образом: “утверждается как факт совершение мной преступления”, хотя “какого-либо судебного решения по этому обстоятельству нет… Таким образом, были игнорированы конституционные принципы, в частности, принцип “презумпции невиновности” (ст.49 Конституции РФ), чем причинили мне моральные страдания”.

Эта мотивировка интересна по нескольким причинам. Во-первых, Мавроди и его адвокат Муратов “приняли” новое положение законодательства, о том, что причиненные в результате нарушения презумпции невиновности моральные страдания подлежат материальной компенсации по суду. Во-вторых, если следовать ее логике, принципиальным становится не содержание и истинность обвинения, а его форма. Фактически, и “аферист”, и “мошенник” являются порочащими честь, достоинство и деловую репутацию определениями. Если бы Мавроди был готов к разбирательству, хотя бы в гражданском суде, вопроса о том, является ли он таковым по сути, он оставил бы в исковом заявлении требования опровергнуть и то, что он “аферист”, но поскольку единственным его аргументом была презумпция невиновности, от этих требований пришлось отказаться, ведь “аферист” – это не преступник в смысле Уголовного кодекса, и презумпция невиновности в отношении него не действовала.

Если следовать этой логике, назвать человека “вором” является правонарушением, а “ворюгой” – нет. Обвинить человека в том, что он “украл” что-либо нельзя, зато можно сказать, что он это “спер” или “слямзил”. И все потому, что таких составов УК не содержит.

“Грачев против Поэгли”. 20 октября 1994 г. в газете “Московский комсомолец” была опубликована статья “Паша-Мерседес” с подзаголовком “Вор должен сидеть в тюрьме, а не быть министром обороны” за подписью заместителя главного редактора “МК” Вадима Поэгли. Статья содержала данные о покупке Министерством обороны по личному указанию Грачева двух лимузинов “Мерседес 600 СЕЛ”, оплаченных из фонда обустройства семей офицеров, выводимых из Германии. Поскольку материалы статьи на 95% состояли из документов следственного производства о коррупции в Западной группе войск, следствию было заведомо невозможно доказать факт клеветы, хотя такая попытка и была предпринята. Однако в ходе расследования дела В.Поэгли были получены дополнительные свидетельства нарушений, граничащих с преступлениями, при покупке этих автомобилей. Пришлось спешно переквалифицировать обвинение в клевете по ст.130 УК РСФСР в обвинение в оскорблении по ст.131. Это было сделано несмотря на то, что статья, безусловно обидная для Грачева, не содержала выражений, которые можно было определить как умышленное унижение чести и достоинства личности в неприличной форме. Перед обвинением сразу встала следующая проблема: как доказать наличие этой самой неприличной формы.

Прокурор обратился к Конституции РФ, гарантирующей в ст.49 право каждого обвиняемого в совершении преступления считаться невиновным, “пока его виновность не будет доказана в предусмотренном федеральным законом порядке и установлена вступившим в законную силу приговором суда”. Для прокуратуры, а впоследствии и для суда, это был единственный аргумент обвинения. Он приводится в обвинительном заключении, направленном в суд 03.02.95 за подписью следователя Е.П. Ильченко и утвержденном зам. Генпрокурора РФ В.В. Колмогоровым; в ответе следователя Ильченко на ходатайство защиты об отмене меры пресечения; в приговоре Пресненского межмуниципального суда под председательством судьи О.В. Говоровой и при участии прокурора Ю.М. Голикова; в определении Судебной коллегии по уголовным делам Московского городского суда в составе Н.Ю. Шершовой, Л.М. Ерофеевской и А.А. Ампаевой с участием прокурора Ю.М. Волкова.

Даже если предположить, что нарушение ст.49 в интерпретации обвинения действительно имеет место, остается вопрос, как можно связать это “нарушение” с неприличной формой, необходимой для состава оскорбления? Назвать человека вором, безусловно, означает обвинить его в преступлении, но, как отметил юрист и журналист “Московских новостей” Леонид Никитинский, “если считать оскорблением в смысле Уголовного кодекса такие часто употребляемые журналистами (как правило еще до вступления в силу приговора суда) обобщенные констатации, как “преступник”, “коррупционер”, или даже “убийца” (например о политиках, развязавших войну в Чечне), то к уголовному суду придется привлечь едва ли не каждого второго журналиста (может быть. посчастливится лишь тем, кто пишет о культуре).”

И следствие, и суд не могли не заметить, всех этих “натяжек”, но у них не было выбора: необходимо было либо закрыть дело, что для Грачева означало признать свое бессилие против обвинений Поэгли, либо не рассматривать существо выдвинутых в статье обвинений, а обвинить его в формальном нарушении. Именно поэтому, никакие материалы статьи, кроме подзаголовка, во время процесса не цитировалось, хотя они заключали значительно более “продуктивные” для обвинения в оскорблении эпитеты, нежели слово “вор”. Но нельзя не согласится с Никитинским, что “если признать неприличным, как фактически предлагает следствие, само по себе высказанное вслух и аргументированное предположение о том, что то или иное лицо совершило то или иное преступление, то судебная, криминальная и расследовательская журналистика прекращает свое существование как жанр”.

Терминология УК в публикациях журналистов

Разумеется, как продолжает утверждать Никитинский, “любая газета или телепередача, в которой журналист под свою ответственность, опережая суд (который, возможно, никогда и не состоится), обвиняет то или иное лицо, например, в коррупции, всегда в большей или меньшей степени рискует, разделяя… гражданскую, сиречь материальную, ответственность с автором соответствующего материала”. Вопрос не ставится об отмене ответственности редакции и автора информацию, которая оказалась недостоверной, но они должны иметь право на ее сообщение.

Преследование журналистов за критику судебных решений

К счастью, в новом УК РФ данный состав отсутствует, его формулировка в статье 294 уже не позволяет применить ее в отношении журналиста, публикующего какие-либо материалы, могущие оказать психологическое воздействие на судей и других участников процесса, поскольку такие материалы не являются “вмешательством” в деятельность суда, прокурора, следователя или лица, производящего дознание: “вмешательство” и “воздействие” – совершенно разные вещи.

С другой стороны, в новом УК появилась ст.295 “Посягательство на жизнь лица, осуществляющего правосудие или предварительное следствие”, усилившая независимость судей путем обеспечения их физической безопасности.

Таким образом, видна воля законодателя вывести из поля зрения Уголовного кодекса “информационную безопасность” судей. Действительно, судья, как и любой другой человек, волен воспринимать или не воспринимать информацию, распространяемую через СМИ. Ему постоянно приходится сталкиваться с противоположными мнениями и интерпретациями фактов, рассматриваемых в уголовном деле или ему сопутствующих. Нет ничего плохого в том, что стороны или третьи лица выражают свое мнение через СМИ, оказывая при этом воздействие и на судью, и на присяжных или народных заседателей, и просто на обывателя.

Данную точку зрения поддержала Судебная палата по информационным спорам при Президенте РФ (СПИС), сделав заявление “Об уголовном преследовании газеты “Вольная Кубань”” в связи с публикацией 26.05.95 г. статьи “Неправосудное решение. Данное заявление содержит мнение эксперта – заключение доктора юридических наук, главного научного сотрудника Института государства и права РАН, профессора А.М. Ларина. По мнению профессора Ларина, “вмешательство в разрешение судебных дел, предусмотренное ст.1761 УК РСФСР, означает противоправное воздействие на судей посредством психического или физического насилия, угроз, подкупа и т.д.”. Далее в своем заключении профессор Ларин говорит, что поскольку критикуется еще не вступившее в силу судебное решение, то встав на точку зрения судьи Г.И. Вдовиченко, возбудившего уголовное дело против журналиста, опубликовавшего эту критику, следует привлекать к ответственности всех, кто обжалует судебные решения, в том числе адвокатов, прокуроров и самих руководителей судов высших инстанций.

Это мнение является для нас весьма ценным, но нуждается в определенной корректировке. Безусловно то, что ни адвокаты, ни прокуроры, а также “руководители” (может быть, председатели?) судов высших инстанций никак не могут быть привлечены по ст. 1761 “Вмешательство в разрешение судебных дел”, поскольку они не вмешиваются в это разрешение, а являются его участниками и выполняют свои процессуальные обязанности, закрепленные в законодательстве. Это первый недостаток данного заключения. Второй заключается в том, что профессор Ларин ограничивает возможности неправового с точки зрения ст. 176(1) “воздействия” лишь насилием, угрозами и подкупом. Уголовный кодекс предусматривал специальные меры для этих преступлений, в частности, ст. 1762 “Угроза по отношению к судье, народному или присяжному заседателю и ст.193 “Угроза или насилие в отношении должностного лица или гражданина, выполняющего общественный долг”. Опасность ст. 176(1) как раз и состояла в том, что под “воздействие в любой форме” можно было подвести все что угодно, включая выражение своего мнения на демонстрации, в печати, любым другим способом.

Заявление СПИС говорит о беспрецедентности “возбуждения уголовного дела по факту критической публикации в адрес суда (к тому же тем же судьей, которого критиковали)”, отмечая опасность того, что “попытки ущемить свободу слова, лишить СМИ доступа к источникам информации, расправиться с журналистами предпринимаются прежде всего представителями законодательной и исполнительной властей. Если к этому присоединится еще и судебная власть, призванная быть гарантом законности, то это будет серьезным ударом по конституционным правам граждан, по свободе массовой информации”. Эксперты Центра “Право и СМИ” полностью поддерживают это заявление.